- Name Surname -

--
- Имя Фамилия -

Опишите историю Вашего персонажа, его становление и развитие; ключевые моменты, крутые повороты и наиболее значительные события его жизни.

Опишите характер Вашего персонажа: самые яркие черты его личности и, напротив, недоступный глазу глубокий внутренний мир. Всё, что покажется Вам важным.

Связь с вами: ICQ/Skype/VK

о том, что сестренка и вовсе не помнит матери

LYNDA GROSSMANN | ЛИНДА ГРОССМАН
-------------------------------------------------------
линси, линн, глинда

Линда сидит за стойкой в баре своей кузины и рассматривает немногочисленные оставшиеся семейные фото, на больших из которых семья Анны, и лишь изредка мелькают моменты, дорогие непосредственно её сердцу. Листая страницы, полные памятных кусочков жизни, Гроссман высматривает свои. Вот на одном листе она - волосы убраны в гладкую прическу-корону, платье с рюшами накрахмалено добела, справа сидит отец, играя хлопушками, слева Линду обнимает мама, сама же она перед тортом с пятью свечками и смеется, и как сейчас помнит, что хохотала больше не от момента, а от того, что мать её щекотала. На следующем фото облик девочки терпит кардинальные перемены - огненные косы её растрепаны, в них запуталась листва, торчащие из-под юбчонки колени разбиты, зато сама она довольна как насытившийся кот. Ох, и досталось же тогда от мамы, а папа всё повторял, усмехаясь, что так нельзя, но это его дочь, и его гены. Это было привычное состояние для непоседливой Линн, она всю жизнь искала приключений на пятую точку, и тех, кто рядом был, умудрялась за собой уводить. Детство Линды было, пожалуй, хаотичным, точнее и не скажешь. Она прикладывала все усилия и умения, чтобы успевать на уроках, будучи прилежной ученицей, но стоило прозвенеть звонку, как её и след простывал – новые каверзные истории не ждут, не зря же они живут в городе великих кладоискателей. Повзрослев, Линда стала спокойнее, дружба стала ярче, интересы другими, хотя в её глазах всё ещё мелькал огонек азарта ко всему новому, но она тянулась к людям и знаниям. До поры до времени… Последнее фото в этом альбоме с ней. Школьный выпускной. Вся семья вместе, и повзрослевшая дочь всё так же в белоснежном платье, как и почти десяток лет назад. Вскоре Линде исполнится восемнадцать лет, и за спиной её будут оборванные во имя авантюр нити всех связей, она следовала порыву души, не находя себе на тот момент места в родном граде. На прикроватной тумбочке остаются безликие слова с извинениями родителям. А после она просто запрыгивает в синий потрепанный шевроле своего друга и уезжает встречать рассветы в иных мирах - безоблачных граней путешествия и полных аромата свободы.
Ностальгию не остановить уже, она поглотила Линду, вновь пересматривающую свою жизнь и многочисленные повороты не туда по тропинке судьбы. Прошлое - банка с большим тарантулом. Ещё одно фото, после долгого перерыва и тишины с её стороны, видимо, заботливо помещенное в альбом кузиной, оно ознаменовало наступление полосы в жизни Линды, которую она любила больше всего на свете когда-то, а сейчас вспоминает с содроганием, понимая, что этот человек всё сам испортил. Но всё же надо приводить всё в порядок, по очереди раскладывая по полочкам. Сначала были штаты, увеселительные вечеринки, палатки на голой земле, утреннее похмелье и прекрасные дикие пейзажи природы. А потом, после всего, через что она прошла со своими не столь близкими знакомыми, Линда стоит на дороге в полной растерянности, она осталась одна в чужих краях без цента в кармане, брошенная и преданная. Путешествия автостопом страсть как хороши, никогда не знаешь, кем в следующий миг обернется тот, кого ты обнимаешь. Линда сильная, она справится, дом не столь далеко, но она сама приняла решение быть, где угодно, кроме Дэдвуда, пожалуйста, новая жизнь, она устраивается работать в бар на окраине Чикаго, не желая более обжигаться на отношениях, но страстно жаждет вырваться в своем пути далее. И тут же нарушает все данные себе обеты, влюбляясь в заглянувшего однажды в бар путника. Виктор тогда стал для неё больше, чем всем, как бы это приторно сладко не звучало, она дышала им, не чувствуя себя живой без общества этого грубоватого мужчины. Существовала от встречи до встречи, зная, что ночь обернется счастьем, кружения в танце продолжатся до самого утра, а разговоры на берегу не оставят их в одиночестве смеха и искренности. Линда любила, была любима, и этого не отнять. То, что они поженились, было столь же естественно, как голубое небо над головой. Вот она разглядывает кружево свадебного наряда, и их с Виктором счастливые лица перед алтарем, тогда они были полны новых начинаний и свершений, весь мир был на их ладонях, крепко сжатых друг с другом. Скомкать кусок жалкой бумаги, сжаться самой в комок и бежать, зная, что однажды пружиной рикошет прогремит. Пять лет брака обернулись кошмаром на первом же году совместной жизни. Любимый муж по-прежнему оставался таким же по статусу, но изменилось его отношение к ней, в воздухе накалом стало сквозить безразличие. Вулф стал меняться не в лучшую сторону. Он часто грубил Линде, желал, чтобы она жила исключительно по его правилам и по струнке перед ним ходила, не выказывая недовольства. Уважение становилось не взаимным. Смех звучал всё реже. Достатка в доме стало по минимуму. Линда старалась, как могла, она была привязана к мужу, и ей хотелось его спасти, чудилось в предзакатном зареве, что родные руки не могут предать ни с того ни с сего. Знала бы она, что этого у него не отнять. Хуже стало тогда, когда Вик стал распускать руки, позволяя себе большее, благодаря своей натуре считая Линду собственной марионеткой, что он обладал, выиграл на аукционе судьбы и мог вертеть, как пожелается. Она продолжала вымученно улыбаться, тщательно замазывая багровые синяки, и вечерами не желая возвращаться в свой персональный ад. Гроссман даже пошла учиться в местный университет, чтобы бывать пореже дома, она мечтала о дочке, верила, что забота о малышке спасла бы и их. И он действительно стал вести себя тише в присутствии беременной жены, только вот однажды мир перевернулся, — Линда что-то не так сказала, и в её воспоминаниях запечатлелись вспышки ярости и дикая боль от ударов. А вы пробовали медь на язык? Кровавые пятна, чёрные тени… Всё, что осталось у неё после того, как очнулась в больнице, с горестными новостями о выкидыше, это пустота. Её мечты со звоном превратились в хрупкое крошево. И раскаяния Виктора уже не значили ровным счетом ничего, он сам поставил точку, Линда более не желала его ни слушать, ни иметь что-то общее. Она молча собрала вещи, не дождавшись его и так очевидного несогласия на развод, и уехала в былое.
Дэдвуд всё так же слепо принимает гостей, не выведывая, зачем они здесь и не залезая под кожу каждому. Они выложат свои карты сами. Так она оказывается там, где провела детство и юность, город всё тот же, повзрослела и изменилась лишь она, да сменились люди вокруг. Благо, что Линде было куда податься, и кузина приютила её на первых порах, обеспечив кровом и снабдив новостями о том, что они одни в этом мире, - тетя и дядя Линн погибли. Позже ей попалось на глаза спасительное объявление в газете о сдаче дома, который она могла себе позволить. Видимо, судьба её - сводить концы с концами. Её гнёздышко, в которое, несмотря на не самое лучшее месторасположение, ей хотелось возвращаться, ведь в этих стенах она чувствовала себя в безопасности. Дома.
Что касается учебы, она не бросила её и перевелась на заочное, заканчивая уже начатое, и её приняли, как студентку последнего курса, на работу учительницей младших классов. На школьной доске висит улыбчивая Линда в строгом костюме, желающая казаться стальной, в окружении своры детишек. Они занимают весь её досуг и мысли по работе.
Линда отвлекается на заказ еще одной чашки кофе и замечает на экране сотового два пропущенных звонка. Белоснежные буквы гласят "Центр" и "Коул", она со вздохом смотрит на время и понимает, что уже безнадежно опоздала на занятие, значит, сама судьба велит пропустить один сеанс, ничего не станется. Линн бережно проводит по экрану, погружаясь в мысли. Тусклыми вечерами она бежит от себя, возвращаясь вновь и вновь к наболевшему, на душе ноюще скребущему, приходя на сеансы психотерапии, убедив себя, что ей это жизненно необходимо и поможет справиться с демонами страха. Хотя ей бы в основу титановый сплав, чтоб не было больше ужаса. Они еженедельно выкладывают на обозрение свои проблемы перед десятком людей и так называемым специалистом, если в этот день получится ими вообще делиться. Ты видишь их раз, забываешь, они не возвращаются, кто-то задерживается дольше, кого-то она изучает с пристальным вниманием, зная уже всю подноготную, кому-то готова помочь, пожертвовав своими страданиями, что большинству покажутся никчемными, а для неё объяли мир. Лучезарно улыбающаяся почти каждому из страждущих рыжеволосая не может столь бесстрашно взглянуть в лицо собственной личине, она часто отмалчивается, нервно перебирая в ладонях бусы, столь же часто ловит на себе хмурый взгляд закрывшегося в себе Джейсона. Она четко знает - он проклят тоской черной по погибшему другу и винит во всем только себя, ощущая кровь на руках фантомную, верит в себя одного, порой и чересчур даже переступая грани дозволенного, изнутри сгрызенный болью. Коул бесцеремонно вломился в её жизнь и безоговорочно остался с Линдой. Она искала защиты и беззаботности, и обрела их в лице товарища по несчастью, пусть оно и своё у каждого. Они отныне всё стараются делить пополам. Двери всё так же тщательно запираются в боязни того, что вернется тот, кто сломал её, а плечи вздрагивают от резких проявлений гнева, но дышится с ним легче, он заставляет её снова вспомнить дух былых приключений. Линда вздыхает, она совершенно не знает, какой стороной повернется к ней недобрый удел и не совсем уверена в завтрашнем дне, но ясно осознает, что спустя столько лет, нашла своё место и своих людей.

Подробности:

» Родственники: Анна - кузина, владелица бара в Дэдвуде. Пожалуй, единственный, кто остался близок Линде, её родная душа и та, с кем можно поговорить о прошлом, зачастую пережитом вместе. Именно она на первых порах возвращения в город, приютила Линду.
Мелисса и Кристоф Гроссман - родители Линды, ныне владельцы небольшого мотеля в Норвегии. Она разорвала с ними связь, когда покинула отчий дом, впрочем, или они перестали с ней общаться, недовольные поступком, как посмотреть. А полтора года спустя и вовсе продали всё имущество в Дэдвуде и уехали строить свою старость за океаном. Сейчас они обходятся лишь краткими звонками на Рождество, уже достижение, но сблизиться снова никто так и не смог.
Виктор Вулф - бывший муж. Хотя Линда и считает его своим прошлым, это не мешает ей опасаться его возвращения в свою жизнь, ведь после ярких моментов счастья, они обрели лишь боль страданий, как моральных, так и физических;
» Имущество: скромный съемный дом в малообеспеченном районе Дэдвуде, куда Гроссман старается тащить каждую мелочь, лишь бы сделать его уютным;

-------------------------------------------------------

And it finds me, the fight inside is coursing through my veins, and it's raging. The fight inside is breaking me again.

MAYA ross hayes Morin // МАЙА ФАМИЛИЯ, 19
администратор ветклиники «parkdale animal hospital» или работник проката коньков на катке «waterloo public square» (kacey rohl)

Биография и характер персонажа сплошным текстом. Постарайтесь максимально чётко и обоснованно описать и связать основные события в жизни Вашего героя. Администрация читает все анкеты и имеет право попросить внести в неё коррективы или вовсе отказать в принятии, если образ не сможет логически существовать в Уотерлу.

- Оставь свою жалость при себе, я в ней никогда не нуждалась и признаюсь честно, гораздо счастливее тебя. Так что, кого из нас еще стоит пожалеть. Лучше уж шаткое спокойствие, чем мир у ног, что захлебывается твоей и моей кровью от последствий зажравшегося Лорда, возомнившего себя жалким царьком. Каждый пожинает то, что выбрал сам, по своим заслугам. И то, что именно ты стоишь здесь сейчас - это тоже твой выбор, стоит ли строить из себя благородство и искать в убийстве смысл? Решай сам, будь самостоятельным, как желал этого всегда, ты это умеешь как никто.
Кажется, нервы настолько раскалены до предела, что молчаливая зачастую женщина перешла свой словесный порог, и чем больше она переживает, тем больше начинает болтать без умолку, остро реагируя на каждую фразу собеседника. Вывел её из равновесия. Самое интересное, что какая-то крошечная вера в него, как в друга хотя бы, еще не умерла в Андромеде, она сама готова расплакаться от отчаяния и осознания того, что она ищет лучи света в полном мраке его души. Может, это та самая пресловутая жалость? Потому что ей тяжело видеть изменившегося, зачерствевшего кузена, мужчину, который был когда-то так близок, а сейчас между ними дорога, длиною в ледяную вечность, и тонна презрения. Нет, не так, это непонимание сквозит между. Эти люди живут в разных мирах, вселенных, которые не понять без хорошего стимула и стараний. Меда хотела бы его ненавидеть, но ей не за что, это больше смахивает на ту же самую жалость, он действительно сам выбрал свою судьбу, он убивает, как и все в его окружении, иначе не выплыть и не сохранить свою жизнь, он и себя загубил, спрятавшись за маской мнимого равнодушия, а ведь когда-то ему было не всё равно. Это всё общее клеймо чистокровности, за которую стоит платить и до рождения, и после. И сейчас, как никогда, она не сожалеет о том, что предпочла отречение от себя, в какой-то степени нищету и забытие семьи былой, она обрела большее богатство, пусть и короткое, но яркое. Не знает, озвучила ли свои думы вслух или ей показалось. Если бы только была на то её воля, она бы уже покрывала ворвавшегося /не/знакомца крепкими словцами на французском, но она с детства сыта им, на обед и на ужин, манерность во всём въелась до самых прочных жил, ей проще избавляться от всего этого, хотя навеки останется с ней, так воспитали, что поделать. Меда фыркает, и, сама того не желая, переполняется ненавистным ей ядом, сквозящим в речи плевками.
- Я давно уже не твоя и тем более, не стою для тебя дороже кната, какого Мерлина этот излишний пафос?
Ей забавно от того, как выводит из себя Эвана её прохладное спокойствие среди раскаленной лавы их эмоций. Неужели он думал, что я буду расстилаться перед ним, прося пощады? Неужели мог помыслить, что хоть один мускул дрогнет при виде него и придет раскаяние. Однако, кажется, она увлеклась чересчур, наблюдая за ним и ища что-то свое, притом задевая чувства того, кто так стремился быть хладнокровным. Гремит и рушится вся её жизнь, так тщательно оберегаемая, и ей уже не смешно, отпустило и накрыло по новой, заставляя по-звериному прятаться, убегать. В гостиной хватает с комода палочку резко, разворачивается и понимает, что не успела, зажмуривает глаза по-детстки, но словно опомнившись, смотрит ясно и прямо в глаза убивцу, Андромеда, Блэк ли, Тонкс, не так должна встретить свой конец. Она надеялась на эффект неожиданности, но не успевает и слова заклинания молвить, с губ срывается лишь хрип, а круцио звучит приговором среди теплящихся стен. Меда ожидала не его совсем, а авады, и в глазах её, должно быть, наравне с болью, плещется недоумение. От нахлынувшей волны страданий падает на колени, молясь про себя, чтобы её ребенок был столь же сильным, как браво храбрится она сама, ей чертовски больно, ей не хочется этого, сжимая челюсть так, что по губам течет струйка крови, опускаясь по шее и капая на покрытый крошевом пол, она пытается молчать, сдерживая свою боль при себе, это только её, она не позволит ему издеваться, пускай до посинения сжатые кулаки будут тому доказательством.
И, поднимаясь, найдя в себе силы, Меда смеется, улыбаясь кроваво. Давно было интересно, нездорово так, как хрупки собственные кости, проверка на прочность, осталось выстоять. Наверное, толика безумства - это семейное, проявляется лишь у всех по-разному. Что же, хочет растянуть это сомнительное удовольствие, Мерлинова борода, зачем, но пусть наслаждается, коли это действительно доставляет ему удовольствие, Меда не сдастся просто так, если ей предоставился таковой шанс, она выгрызет его ради малышки. Придерживая живот, откатывается в сторону, пропуская мимо себя заклятье.
- К чему эти пустые шансы, Эван? Разве исход может быть иной нежели моя смерть? Расправился бы поскорее, да пошел хвастать перед дражайшей сестрицей, что убил ненавистную предательницу крови. Мне твои подачки и лишние минуты ни к чему, - вещает Андромеда, сидя за спинкой дивана и вытягивая ногтями осколки стекла и всего подряд, пчелами впивающиеся в кожу. Заговорить зубы и не дать опомниться. Высовывается на мгновение из-за дивана. - Эверте статум! - с тоской торжествует грохоту ломающейся мебели. - Петрификус тоталус!
Урвав себе доли секунды, убегает, роняя на своем пути всё, что попадается и создаст помехи. Ступеньки вяло скрипят под босыми ногами, постанывая под стать ей, зачем она бежит наверх, она не знает, найти ли покоя в самом родном углу дома. Рассчитывает на то, что он не знает её дом, как свои пять пальцев, он не учился ходить здесь в темноте ночи так, чтобы не упасть навзничь и не пораниться. Всё возможно. Запирает заклинанием дверь спальни, без сил прижимаясь к ней. Меда зажимает себе рот, пытаясь успокоить дыхание, сердцебиение пульсирует так, что пожиратель мог бы услышать его за сотни миль, не то что с другого этажа. Меда шепчет неистово о нынешнем штабе Ордена, дрожь во всем теле унять стараясь. Похоже, он уже позаботился о запрете на трансгрессию, с Розье станется быть на шаг впереди паникующей Тонкс, возле кровати расположившейся, с четко на дверь наставленной палочкой, всё так же шепчущей себе под нос. - Пожалуйста, пока ты здесь один, пока не пришли твои ублюдки, найди в себе смелость сделать это.

Отредактировано monster (2017-07-06 16:59:22)

Лепрекон впитывает в себя слякотно-тёмную грязь Америки столь же быстро как рыжину волос с кровью и молоком матери. Эта страна портит его, чернит душонку до невозможности, куда бы более, - Новый свет обернулся для него лишь мрачным закатом. Суинни проклят, он был таковым ранее, чуть ли не с начала своих веков, стоило ступить не на ту землю, сделать один неверный шаг, и его проклятье и по сей день с ним, нависает чёрной тенью в вышине, всё норовит обрушиться в полную мощь, но никак не может, заставляя его рвать себя в лохмотья, и становится только хуже с каждым днем, он уже устал вопрошать к небесам - за что ему это, он устал надеяться на гребаную справедливость. Да, он этого не заслужил, но кто в этом мире, подвластном лишь скупой вере и всевышним самопровозглашенным всё еще верит и в малую то толику праведного беспристрастия. Король с разбитой короной, которая потерялась где-то там, среди сотен дорог и сбитых ног.

http://funkyimg.com/i/2wxbQ.gif
sami

[NIC]Luke Newman[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2wyrM.gif[/AVA] [STA]psychosocial[/STA]
Oh, there are cracks in the road we laid but
When the temple fell, the secrets have gone mad.
This is nothing new, but when we killed it all,
The hate was a l l we had.
♫ jacob banks – unholy war.
Тихий щелчок зажигалки разрезает предрассветную тьму комнаты едва уловимым теплом в ладонях, мужчина закуривает, наполняя легкие дымом, выдыхая его ароматно, витки клубятся кольцами к потолку, застревая и запутываясь в его едва потресканных сводах. Он сидит в кресле, единственно вычурном среди сдержанной обстановки элегантного дома, ему никогда не достичь таких сомнительных высот в обустройстве собственного жилья, и Джонатан называет его халупу убитым загажником, в чем-то он прав, но Ньюману уютно среди хлама и непривычно вкладывать деньги во что-то постоянное и хлопотное, где ты только проводишь ночи, и то не всегда. А это удобное кожаное кресло выбивается, не соответствуя хозяину, слабо попахивает винтажом и пролитым виски, Люк сидит, развалившись, как у себя дома, впрочем, Люк чувствует себя уютно везде, где ему хоть каплю рады, а если и не рады, он заставит так думать каждого, радушно распахнув объятия, которые в недобрый час могут сжаться чуть крепче нужного и легко проломить хребет. В задумчивости не замечает, как пальцы ерошат волосы, впиваясь до боли, пытается осознать, насколько каждый из них жалел бы о происходящем между ними, понимает, что ни черта ни он, ни Джонни не горевали бы, он так вообще уверен в четкости каждого своего шага, зная, что не делает ничего, чего бы не соответствовало его желаниям, даже сиюминутным. Вздрагивает от шороха, привыкший находиться в постоянной настороженности, ни один грабитель или недоброжелатель не посмеет сунуться в дом к полицейскому, жить захочется больше, это только сам он безбашенный, вблизи пламени гулять себе позволяет, никаких чужих здесь нет, только лишь Джонатан расслабленно раскинул руки на кровати, напротив Лукаса, тот сверлит его взглядом, чуть наклонив голову в любопытстве, и смеется про себя, понимая, что сквозь сон Джону очень не нравится его настойчивый взгляд, заставляя хмуриться, совсем как при бодрствовании, и мерное дыхание спящего сбивается беспокойно, наверное, кошмары от самого себя. Люк отводит взгляд, позволяя тому продолжать храпеть себе в удовольствие после напряженного дня и не менее насыщенного вечера, хмыкает, глядя на небрежно разбросанное по стеклянному столу крошево порошка, губительного в иных дозах, - каждый продается, каждый покупается, и у всех, даже не продажного копа имеется свой грешок за спиной, ангельские крылья не вырастают ни у кого, разве что у совсем малых детей, но этого Люку узнать пока не дано, не настолько он готов променять свою свободу, чтобы окольцованным ходить, да исключительно верным быть кому-то, кроме себя самого и принципов. Это сейчас Джонни мирно спит, как будто и не он вовсе, а наутро у него наверняка будет гудеть голова, у всего есть последствия, но он сам хотел этого, душу из Люка вытрясая, чтобы тот достал ему наркоты, да всегда пожалуйста, только под чутким руководством, которому он будет не рад, или даже чересчур рад, кто там его разберет. Забавно, как взрослые люди ведут себя хуже детей, не наигрались ещё, только игры с каждым годом всё более беспощадные, жестокостью своей поражают. Большие дети, переростки в шкурах чужих.
Часы на прикроватной тумбе призывно мигают зеленым, показывая 04.15 a.m., это означает лишь одно - ему пора. Итак уже засиделся сверх меры. Мужчина замирает на секунду, над другим нависая, наспех натягивает футболку и уходит, закинув куртку за спину, захлопывает негромко за собой дверь, не беспокоясь за хозяина, как он и говорил, никто сюда не сунется, да и Джон сможет позаботиться о себе, в конце концов, у него под подушкой спрятана пушка, уж кому, как не Люку это знать. Люк отчасти завидует сейчас без задних ног отрубившемуся другу, сам то он не может спать, его мучает бессонница, да еще чертова рука ноет, отдавая болью по всему телу при малейшей встряске, пару дней назад один ублюдок решил, что он знает лучше, куда Люку следует идти, надо сказать, что в этот раз Лукас переоценил свои силы, точнее недооценил громилу, отделавшись вывихом, досаждающим ему теперь, но, что бесило его в этой ситуации больше всего - так временная невозможность сесть за руль, практически его заработок отобрал скотина, поплатился сам же, но ему того мало, собственное бессилие лишает всего, задевая самолюбие, теперь Люк принял статус пешехода, зачастую и внаглую падая на хвост Джонни, мешая тому спокойно работать, и зависеть от кого-то его знатно раздражает. Остается рассчитывать, что сейчас какая-нибудь хорошенькая девчушка купится и подкинет его в сторону дома. Люк шагает вдоль трассы как престарелая шлюха в последних лучах своей карьеры, не глядя под ноги и подпинывая каждый встречный камень, впереди сверкает огнями центр города, позади шумят проезжающие мимо автомобили, рука Люка призывно выставлена навстречу им, но он и не рассчитывает особо на доброту самаритян, конечно, обаять можно любого, но он бы себе никогда не помог, пустить к себе в тачку такого как он - увольте, еще вырубит, да оставит без всего, именно такое впечатление производит Ньюман, отчасти правдивое, отчасти попадающее под настроение, сейчас ему лень даже шевелиться, но путь так далек. Как посмотреть, но удача скалится ему, позволяя добраться с болтливым дальнобоем, едущим на побывку после груза и проездом через город, Лукас с предельным сочувствием хлопает случайного попутчика по плечу на прощание, прекрасно осознавая, чем обычно являются их грузы. И внезапно для себя сворачивает с проторенного пути, решая направиться в паб, один черт не уснуть более этой ночью, или утром, для кого как, этот ритм привычен ему. Эти закоулки ему незнакомы, а как и всякое неизведанное место напрягают, кулаки сжимаются в карманах крепче, на лице гримаса недовольства, дернул же бес заблудиться, Люк в раздражении тянется к телефону, уставившись на вывеску с названием улицы, которая ему ровным счетом ничего не говорит, но отвлекается на вой полицейских сирен неподалеку, этого еще не хватало, слишком уж спокойными в сонливости ночи ему показались окружающие дома, и чутье не зря сработало, не к добру.

Удар, его, несомненно, отрезвляет, выветривая всю химическую дурь из тела. Всё звенит, трещит и гудит, словно бы он из металла, да проржавел давно. Хотелось бы остаться лежать на столе, но от Джонни не дождешься, выдергивает, за волосы цепляясь, это лишь начало.  И оно было… неплохо? Голова гудит и сейчас расколется на части, Джонатан Моран собрался вытрясти из объекта своего гнева всю душу, и его, вполне возможно, не остановит и то, что Лукас перестанет дышать. Если честно, Люку кажется, что он до сих пор не сумел познать все стороны злости Джона, не представляя даже, на что мужчина способен и что остановит его от того, чтобы раскроить ему череп… да той же цепью. Что весит более для него? Правосудие и обостренное чувство справедливости? Или хоть что-то, остатки того, что он не позволяет себе чувствовать к Ньюману. Кругом грязь. И Лукас увязает в ней по самое горло, норовя наглотаться, вместе с Джоном, за собой тянет, кто кого.
Лукас один. Он не стал знаменитым гонщиком, не бороздит просторы космоса или океана, и не спасает жизни людей. Он никто. Было бы вздорно и глупо с его стороны полагать, что достигнутая хитростью и силой репутация – это успех всей его жизни. Что может дать ему шлюха, благодарящая его за укол забытья? Чем поможет ему громила, гуляющий перед ним в страхе на цыпочках? Люк лишь прикрывается этой цветной мишурой. Посмотрите, мол, как у меня всё заебись, как я хорошо живу, всё просто полный улёт, мир не перевернется, если он признает себя открыто ничтожеством. Вот только, не стань его вечных шуточек и угроз, и что тогда от него останется? Голая оболочка. Кому он вообще будет нужен и запомнится? Ньюман давно уже ни питает никаких надежд, только не на свой счет.
Этот мужчина не привык сдаваться, но он вмиг так устал, так чертовски всё надоело. Что логичным, спасительным, исходом становится одно. Шаткий табурет среди загаженной кухни. Старенький револьвер. Во рту вкус металлический, кровь и дуло, приправленные порохом. В глазах – решительность. Руки опускаются. Пистолет улетает на полметра. Стул нещадно крошится об стену в щепки. Ньюман – слабак. Он не может лишить себя жизни. Лучше пойдет сейчас и напьется в усмерть, поимев очередную бабенку, или нет, какая в жопу разница. В неё самую. Может быть, в следующий раз. Может, позже. Может, руки не станут дрожать более.
Лукас труслив, поджимает хвост, Джонатан бы, как ему кажется, выстрелил, но Джона он тогда не знал, а ныне старается себе такое не представлять и в жутких кошмарах. Ему  жутко от того,  что он не успеет однажды уследить, как Моран подошел к самому краю и готов для прыжка. Люк этого не поймет, не увидит в напряженном взгляде. Живи и радуйся. Пока дозволено. Пока тебя снова не усадили за решетку. Или не разоблачили в сокровенных желаниях. Каждому – свое. Его тогда некому было остановить. И теперь никого не стало. Лукас  Ньюман, очевидно, просрал свой единственный якорь. Впрочем, он уже не удивляется, с годами привыкаешь к собственной никчемности.
- И это всё, на что ты способен? Знаешь, твои милые друзья тебе нагло льстят, - морщится, водя головой из стороны в сторону, шею с легким щелчком разминает, пытаясь понять степень ущерба – в очередной раз за его былое, в кровавой мессе похрустывает сломанный нос, ему бы уже давно пора срастись неверно. - Что за нахуй? – нервно сжимает пальцы в кулаки. Ему решительно не нравится, что у них есть кто-то, полагающий среди свидетелей, что убийца – он, дело совсем дрянной оборот принимает.
- Ужасный портрет, могли бы и постараться. – следом на пол тона тише. Ты не помогал явно.
Сощурив по-кошачьи взор, наслаждается произведенным эффектом. Ты, дорогой, начал первым, тебя никто не просил. Люк плюется ему в лицо кровью, сквозь зубы скрежещет "пошел ты", откидывается на спинку, дыша тяжело. Искоса наблюдает за тем, как Джон пытается привести себя в чувство. Решается на большее/дальнейшее? Человек-загадка. Его просто открыть, расщелкнуть как орех, но Лукас, даже давя на нужные точки, еще не догадался, как. С буквой закона не играют, но когда это его могло остановить. Такова его реакция на любое дерьмо - защищаться языком, им же делая больнее, ему всё ровно, как научили.
-  Разреши и мне присоединиться к твоему самобичеванию? – слизывает солоноватые капли крови с уголка губ и насмешливо потряхивает одной рукой, со звоном наручей. Он бы хотел ударить в ответ, тянется даже навстречу, порываясь рефлекторно, но треклятые наручники мешают. - А мне прическу не поправишь? Кровью испачкал, неловко.
«Сесть снова» эхом гуляет отголосками, разрезая тишину , что оставил после себя резко умолкший Ньюман. Вот так, за одну минуту, дорогим может стать даже малое. Ньюман не готов терять и всё то жалкое и мельчайшее, что накопил на своем хребте за несколько годов, что бы там не говорил, свобода ему подороже злата выйдет. Плюсы найдутся везде. В конце концов, вольная жизнь дает большее, чем четыре стены, решетка и норовящий тебя прирезать сосед. Научен на горьком опыте.
Лукас давно стал приверженцем автомобилей, эти мощные звери могут всмятку уничтожить тех, кто рискнет под колеса броситься, они показывают стиль и статус, во внутренностях их живет своя жизнь, их можно любовно изучать вечность. Однако, ничто не изменит того факта, что всю свою юность Люк гонял на мотоцикле, не предавая маневренность железного коня своего, позволяющего даже по горам смертельно пробираться и через течения бурных рек. Он многое ему отдал и не забыл вовсе, даже поставив в гараж под брезент.
Люку наконец удалось уговорить своего детектива покататься, и он ликует, еще одна маленькая победа над необузданностью. И никакие отговорки не помогут, время в их власти, когда Моран сидит позади, в ушах слышен лишь свист неугомонного, теплого ветра, он не разбирает слов, чувствует руки на своих ребрах, что обхватывают всё крепче, пробирая электрическим зарядом. Риск ласково треплет по щекам. Шею щекочет дыхание, он одурманен, и у Морана над ним слишком много власти, сам позволил. Потому что Лукас знает, что делает, и всегда, и сейчас – он дает ему свободу, «чувствуй себя вольной птицей в полете» – говорит он, и Джон его слушается, вкушая всесилие собственное, дорога умеет не только отнимать, но и давать, позволяя идти ей навстречу открыто. А он умеет расслабляться и так, по-человечески, скорее – по-своему. Всё так же выказывая индивидуальность. Он говорит ему «кричи, Джонни, весь мир наш», и Джонни слушается, не желая спорить, Люк знает, ему это тоже нравится, он познает его, понимает и поддерживает. И Ньюман отпускает руки, следом за своим спутником, теряя управление, ногами лишь упираясь, летя по прямой гладко, «не беспокойся, ты в надежных руках, Джонни-бой.» Лукас смеется вовсю, довольный собой, но больше их утром, украденным и вырванном из суеты забот.
- Кричи, Джонни, если это тебе поможет. А если кто-то проебывает все свои связи, это не кончается ничем хорошим. И? Что с того? Что прикажешь делать с твоей картинкой? Подотрись ей, что ли. Увлечение такое новое – рисовать всех прохожих? Хоть расскажешь, кого я там убил-то типа? Где хоть одно доказательство моей вины? – тянет цепи в попытке защитного жеста – сложить руки на груди, не хватает длины, потому картинно разводит руками, усмехаясь.
[NIC]Lucas Newman[/NIC] [AVA]http://funkyimg.com/i/2wyUJ.png[/AVA] [STA]psychosocial[/STA] [SGN][/SGN]

Лукас, наверное, точно сумасшедший, ему так говорили все и каждый, а он воспринимал это как комплименты, стоило бы молчать себе в тряпочку, инстинктом самосохранения не пренебрегая, может, даже вырыть себе могилу - сознавшись в чужих делах под давлением, но Лукас от жеста с руками на своих плечах лишь жмурится, о другом думая.
- Мухи в руках ебутся что ли, - ворчит Люк, вставший не с той ноги. Он - существо ночное, привыкший просыпаться поздно и лишь к вечеру раскачиваться, входя в привычный ритм жизни, который LA отбивает музыкой в наушниках и дрелью соседской по стенам. Потому он несколько удивлен, что Джонатан дома - взял отгул, вскидывает бровь и не знает, то ли рад такому стечению обстоятельств, что не один, то ли хозяин квартиры мешает ему, путаясь под ногами. Люк в своей неуклюжести кого угодно готов винить сегодня. Не день, а сплошной переполох. В ванной из рук ускользает бритва, с раздражением брошенная в раковину на половине утренних процедур, неуловимые пуговицы на рубашке не хотят попадать в петли мелкие, волосы через секунду после расчесывания ерошатся так, словно пуделем себя возомнили, последней каплей терпения невыспавшегося мужчины становится разбитая чашка не остывшего еще кофе, выплеснутая прямиком на выглаженный костюм. Ньюман, матерясь, прыгает на левой ноге, обжигаясь. Прислонившись к косяку, за ним наблюдает Джонни, прячет улыбку в кулак, на что слышит раздраженное "не смешно". Пока брюки высыхают на батарее, Люк, уже без сил, плюхается на диван.
- Куда собрался? Не слишком ли нарядный для обшарпанных улиц?
- А я и не туда. К матери. Хочешь - пошли со мной? Вот она удивится, - Лукас переживает и боится встречи, за шутейками вечными прячась, одет с иголочки, через час у него вечер аудиенции с матерью, на которой надо показать, что он не опустился на дно. Моран подходит сзади, положив свои руки Лукасу на плечи, массируя и разминая их успокаивающе.
- Расслабься, она будет рада и тому, что видит тебя не мертвым в гробу.
Все мысли белокурого сосредотачиваются на руках детектива. Его тело - мягкое, податливое вместилище духа, и Джонатану позволено лепить из него всё, что заблагоразумится, еще немного и Люк заурчит от наслаждения.
- С удовольствием бы остался, - Люк откидывается к Джону, светлой челкой задевая по ладоням, лбом упирается в напряженный торс Джонни-боя. - ...но мне пора.
- Лука, постой... на кой черт ты берешь с собой таблетки, если идешь к миссис Ньюман, можно узнать?
Лукас устало опускается на пол прямо в прихожей, роняя подставку для зонтов и пачкаясь. Его утомили вечные и пустые подозрения в том, чего он не совершал и подумать не мог, может, Джон сам склоняет его к этому, может, ему этого хочется больше, чем Люку?
- К чему всё это опять? Что ты хочешь от меня? Я такой, какой есть. Я не умею зарабатывать на жизнь иначе и не собираюсь сидеть у тебя на шее как ебаная домохозяйка, - Люк прерывает любые попытки возражений от Джонни, опасаясь и выставляя руку вперед, защищаясь на всякий случай - Тихо, умолкни, не перебивай, не подходи ко мне, что я скажу матери, если приду без лица. - Люк вздыхает утомленно. - Ты же знаешь, как никто, это безделье убьет меня. Что еще тебе надо? Что ты желаешь услышать? Да, я не могу оправдать твоих надежд. Достаточно? Если ты хочешь быть очередным, кого я в тысячный раз разочаровал, ну что же, это твой выбор.
Люк замолкает, дыхание сбивается от того, что выпалил всё как на духу, проглатывая окончания, чтобы поскорее высказаться, принюхивается, он, конечно, мог потерять чуткость обоняния, снюхавшись, но не до такой же степени. Внимательно заглядывает Джону в глаза, не веря своим ощущениям и будничным тоном сообщает, внешне совладав с собой.
- И ты еще что-то мне говоришь? Твоя толстовка для бега насквозь провоняла бабским парфюмом и похотью. Не заморачивайся, я же этого не стою.
Люк порывается выбить почву из-под ног брюнета, желая ему посильнее съездить по лицу, но изменяет решение, и со всей дури сбивает кулак об стену, с рыком ее сотрясая. Сносит на своем пути еще какую-то мелкую мебель, не замечает ничего, попросту уходит, громко хлопнув дверью на прощание.
Джон опускает руки, впиваясь ногтями в ладони в сжатых кулаках, он не успевает ничего объяснить исчезающему мужчине, садится на место, которое до этого облюбовал Лука, устало опустив голову на колени. Всё-таки, выбить землю у него под ногами Луке удалось.
Лукас падает, ударяется, он натянут как личная марионетка Морана, позволяющего себе и убийство, коли он так в это уверовал.
- Ты знаешь, где я был этой ночью, что, боишься подмочить репутацию? Слушайте все, ваш уважаемый детектив... - все слова Люка резко переходят в бульканье и ему становится как-то вообще не до разговоров, захлебывается кровью, не ожидая от Джонни такой лютой ярости, даже ненависти к себе, отлетает словно пушинка, туда-сюда, он маятник, а вокруг него пламя времени, цепляется взглядом за мелькающие кулаки и ноги, не успевает ухватиться, обездвиженный, он не может даже укусить, не то что полноценно закрыться руками в защите от монстра, вырвавшегося наружу из собственно созданной годами клетки. Хруст и гогот. Крики боли и отчаяния. Так звучит их симфония. Ему остается совсем чуть-чуть, чтобы спасительно отрубиться, чтобы не слышать наконец эти вопли, разрезающие напополам, чтобы закрыться в своем показном равнодушии и смеяться ему в лицо. Не различая уже своих и чужих воплей, Лукас с трудом моргает, каким-то шестым чувством понимая, что его оставили в покое, звук его моря затухает, отдаляясь, - Морана уводят, сейчас, сейчас, стоит опустить веки на секунду, и всё станет лучше, и получится привести себя в чувство. Чудом ли, он всегда старается держаться из последних сил, если позволяет Джонатану безответно избивать себя, и это сведет терпеливого Луку исключительно в лапы старухе с косой.
Лукаса отпускают, и он, забрав одну лишь куртку свою, и оставив в треклятом участке своё всё, настоящее и прошлое, но больше настоящее и ценное, уходит в закат. Уходит, чтобы ночами и днями безвылазно скитаться по барам и заливать свою утрату литрами виски да джина, осознавая, что снова остался один. Что его мир разрушился, что Моран оказался не готов, не поверил ему, не смог продержаться рядом. Может, для Джонни оно и к лучшему, в какой-то мере наивно, но Лукас еще верит, что у того может быть всё хорошо и без него, даже более того, без него ему станет лучше, он сможет быть собой, не прячась за тенью собственных ладоней. Луке давно не было так дерьмово, всё тело ломает, выворачивая наизнанку, смутно видится в стенах угрюмых, что он ширнулся до передоза, а перед глазами лишь комар, ползущий по руке, впивающийся в неё жалом /будто шипами острыми/, где-то в дали ему чудится голос Джонатана, призывом, наверное, волна галлюцинаций, всего-то надо принять чуть больше, чем выдержит тщательно убиваемый столько лет организм, его вены исколоты до дичайших синяков, он не позволял себе такого уже пару лет, Лукас ненавидит героин, предпочитая таблетки и порошок, Лукас снова подсел на иглу. Прости, мама.
Ньюман с трудом продирается сквозь укутывающую его покрывалом тьму, накрывшую ранее. Он выныривает из реалистичного сна, шумно заглатывая воздух, будто бы его долго не хватало. Вокруг болезненно бело - а значит, Лукас в аду персональном - в больничной палате. Почему? Хороший вопрос. На него может ответить парниша, что подле него, вытянув руку /вот, что за шипы были на его пальцах/ в полудреме расположился.
- Какой же ты больной ублюдок! Не думаю, что тебе можно тут находиться, При таком превышении полномочий, тебя уволят за еще один такой проступок. Джонатан, я не... - поверь мне. - А, нет, ничего, - отодвигается от него, продолжая всё тем же охрипшим голосом и требуя не воды в первую очередь. - Сигаретки не будет?
Когда ему больно или тяжело, он слишком привык вести себя, как ни в чем не бывало, удары судьбы принимая. Он знает, что Джонни подсунет ему сейчас какую-нибудь гадость, которую невозможно не то что вдыхать в себя, но и в рот-то взять. В раскалывающейся голове мелькает мысль, что Джонни-бой убил всё живое между ними собственными руками, во всех смыслах. Лукасу больно улыбаться, скалится по-звериному, уголки губ приподнимая. Ему не впервой, не пара-тройка сломанных ребер, вывихнутые запястья и порванная селезенка сейчас стоят между ними, а сам факт того, что Джон снова и слушать его не стал, поверив другим, не стал прислушиваться в чем-то более глобальном, чем мог позволить, их доверие шаткое сломано, темное прошлое не играет Люку на руку, и Джон похоже считает, что оно не только всегда с ним, но и обязано диктовать Ньюману на ухо всяческие гадости и даже то, на что он не способен по человеческим меркам.
[NIC]Lucas Newman[/NIC] [STA]take my body and crucify[/STA] [SGN][/SGN]

Лука по-прежнему с жизнью играет, не понимая беспокойства за оную, не ценя её. Он искренне недоумевает, отчего Джон так распереживался, через себя перешагнув, через спокойствие с напускным равнодушием, оставив лишь серьезную складку меж бровей по себе. Люк шепчет ему, задыхаясь, что всё хорошо, чтобы он успокоился, перестал оборачиваться на него как на призрака, беспомощно цепляясь, что ему не нужна забота, о которой он наедине с собой мечтал. Сдувает отросшие волосы Джонатана с собственной щеки, щекотки втайне побаиваясь. Это всё наживное, он ничего не потерял, себя, разве что, Лука вообще уже ничего не понимает, он запутался, Лука - тридцатишестилетний мудак, спивающийся наркодилер, губящий жизни по своему, изящно накачивая их веществами фантастических миров, которому бы полагалось сдохнуть в пожаре, поставив точку на своем жалком по всем пунктам существовании. А ежели не так, то подцепить какую-нибудь дрянь от первого встречного и скончаться в приемном покое больничных палат или на ринге, великим бойцов себя мня, на деле не представляя ничего, кроме раздутого самолюбия. Не судьба кончить так, когда на пути попадается неправильный, но такой необходимо сломленный полицейский. Ему бы арестовать его, да засадить на второй срок на долгие десятки лет, а он засаживает совсем не то, и совсем иначе. Лука так хотел этого, так стремился, что сделал единственным, за что может ценить всю свою кардио-линию, и если предстанет перед страшным судом, то сказать ему будет нечего, душа перевесит, дерьмом перекачанная. Вокруг мрак. Ныне он не знает, как ему двигаться дальше, есть ли, куда развиваться или погрязнуть в унынии? Лука молчит сегодня больше положенного, ерундово бессмысленными фразами отделываясь, изо всех сил живым стараясь казаться, но выходит из ряда вон отстойно. Луке прострелили легкое, поймали в сети и выбросили на берег, из зоны комфорта вытащив, и он всё никак не может ухватиться за воздух. Лукас Ньюман действует как сомнамбула, повинуясь и не сопротивляясь, на автоматизме заученных жестов, разве что не кивает как китайский болванчик. Вздрагивает и пытается проснуться от того сна, из которого не должен был вынырнуть никогда, стряхнуть его с себя, ища помощи в не менее угасшим духом Моране, только вот Лука по-прежнему не осознает, как дорог ему, стало быть, не просто так оказался здесь в этот час. Он чувствует себя неловко от таких проявлений со стороны Джонни, теряясь в привычной, но не своей квартире, не находя себя в этом мире.
- Потрудишься?
- Больно...- верный сигнал, что что-то не так с перевернутой, как кресты при виде демонов, душой его. Он отворачивается и из цепкой хватки стальных пальцев вырывается, взгляд отводя. Говорит неохотно, коротко, сквозь зубы. - Я... работал. Всё нормально. Просто дрался. Это сущие пустяки. Мне нужны были деньги.
Вот и всё, перевести скорее тему неугодную. Если бы Лука хотел когда-либо сопротивляться, то бои бы пошли ему на пользу, позволив профессиональнее возражать Морану, но Луке хочется лишь по заслугам обычно получать, подставляя бренное под удары хлесткие. Будь собой, черт тебя дери, коли я уже разучился. Нужно же еще ради чего-то стараться, должно быть что-то в мире постоянное, однако, к такому постоянному, как Джон, привыкаешь быстро, не желая отпускать, как ко всему хорошему, а для Лукаса это вредно, терять доброту, разбрасывая по ветру, он не готов и в этот раз. Гонит от себя такие мысли прочь, слушая внимательно, но не улавливая до конца. Очень хотелось бы утонуть в нем, без остатка, всего себя отдавая. Но ещё более хочется напиться до беспамятства. Может, тогда и волнения отпустят, отступив в тень, можно будет быть привычным и позволить себе расслабиться.
Снова отводит голову, увильнуть пытаясь, всё не то, сейчас всё должно быть не так, Луке впервые кажется это неправильным, естественно-небезобразным переставая быть на миг, Джон напорист, отбирая хлеб у Луки, на его место вставая. Люк отвлекается на жадность губ его, утопая, судорожно хватается за рубашку Морана, пропуская всего сквозь пальцы. - Погоди, Джонни, неужели снег идет потому, что ты соскучился? В таком случае, - улыбки край. - Я не очень этому рад.
Ньюман чертовски замерз, должен был расплавиться, а вышло наоборот. И с этим нужно что-то делать, чтобы перестать ощущать себя в арктическом холоде, не от мужчины напротив ли он идет. С силой отодвигает на удивление легко поддающегося Джона, направляясь к кофеварке, не удерживается, прислоняется на мгновение, бедром задевая играючи. Стягивает попутно, совершенно не задумываясь, сырую футболку, в сторону её отбросив, - в доме минималистичном не столь много мебели, как у привыкшего к хламу исчезнувшему Ньюмана. Шарит по шкафам и баночкам, нужную ища. Лукас никогда не пьет чай, считая пылью ошметочной и элементом безвкусицы. Он заваривает чай исключительно от скуки и для детектива, бросая изредка "будешь", знает итак, что ответ положителен, и всё будет проглочено за работой, когда сам Люк будет пытаться старательно его отвлекать от той самой работы. Пока возится с насыпанием туда сюда напитка, до него наконец опускается осознание последних слов, поздним зажиганием срабатывая.
- Стой. Чего? Ебануться, - глушит еще один стакан залпом, вперемешку с кофе, запивая одно другим, ядерная смесь, ему отлично заходит. Луку пробирает озноб. От холода ли, от ужаса, повисшего среди кислорода. - С чего ты это взял? Хотя, по крайней мере, теперь у меня нет выхода, кроме как надоедать тебе рядом круглосуточно.
Руки пытается занять делом, отвлечься, шутить как прежде, быть полезным, роняет что-то осколками перед собой, от Луки много шума, в ступоре смотрит, откуда кровь на пальцах, на себя глядит, на Морана, туда-сюда переводит взгляд как забитая собачонка. Рычит, огрызаясь, руки заламывая, он хочет крушить сам, разрушения сея, не ведая, что ломает Морана надвое, вихрь нелогичности.
- Если бы не видел тебя перед собой так ясно, подумал бы, что преступник - ты. Кому я нахер сдался? Наверняка очередной безумец лапы свои загребущие к тебе тянет. - к чужому, кажется, следующее Лука уже шипит со злобным свистом. - моё. Пусть зарубит себе на каждом косяке, или я сам с ним расправлюсь.
К черту всё, почему опять нужно играть, поддаваясь чьей-то прихоти, Лука устал, ему хочется быть собой, и он отпускает, отпускает, притягивая к себе Джонни-боя, подошедшего ближе, не желающего от него отходить, будто бы испарится иначе. Лука запрыгивает на стол, не только бутылку с собой прихватив, но увлекает за собой и обхватывает ногами Джона, сверху вниз смотрит, доминировать долго не позволив. Берет его руку, властно на мыщцы живота себе кладет, опуская ниже. Ведь побои на его теле отметинами уже не пугают Джона? Утверждается в то же время мысленно, сам себе больше, что раз дело касается его, то и помогать он должен без возражений. С кем из них бесполезнее спорить - вопрос открытый, но разве Люк будет спрашивать? Ему не сдалось разрешение Джонатана, он всегда прислушивается, зачастую поступая по-своему, вопрос лишь в том, что сам Моран так делает ещё реже, своим убеждениям поклоняясь.
- Убийства и смерть за порогом, детектив, куда мы с тобой катимся?
Лука немного отодвигается от соблазна ножей, придвигаясь к другой своей гибели. Безумец. Над собой не властен. Собственник, хотя и ведет себя не по-ангельски, показательно ухмыляясь каждому в лицо и вслед. Эта близость и знакомый запах сандала его дурманят. Животные инстинкты. Неправильные ни в современном обществе, ни для двоих столь разных мужчин в свете кухни холостяцкой. Разорвать готовый, собой жертвуя также. Лука наклоняется, вплотную касаясь Джона, языком проводит по коже, облизывая неторопливо, получает осязаемое удовольствие от дрожи, волной прокатившейся ударной от детектива. И поймав его в угоду собственного превосходства с силой кусает, радуясь про себя, что на шее Джонни сейчас цветами распустятся засосы, прямиком рядом с рисунком чернильным, прямиком на обозрение всем, пусть, что хотят, думают, их не касается, первая зима не принадлежит ни чужакам, ни им самим. Дилер, потерявший многое, отвлекается, произносит лениво:
- Мечтаю о горячем душе, пойдем?
Лукас запускает пальцы в волосы Джонатана, выдирая плотно зачессанные из общей идиллии, вцепляясь грубо, разлохмачивая с удовольствием, и, наклонив голову, наблюдает за результатом своих стараний. Лука уверен, стекло душевой кабины примет на себя все удары и впитает всю нестабильность их желания, неизменно неугасаемого, ему попросту не хочется отпускать мгновение, ему попросту не хочется отпускать.
[NIC]Lucas Newman[/NIC] [SGN]
I need to be loved tonight, take my body and crucify
right now[/SGN]

https://www.avito.ru/chelyabinsk/vakans … 1169619425
https://www.avito.ru/chelyabinsk/vakans … _966007814
https://www.avito.ru/chelyabinsk/vakans … 1134165757 1c